летать

мне плевать на летальность на бренность плевать
и на весь этот срок что осталось мотать
и на резь этих строк
и на то что зима
и что вовсе летать не умею сама
что сползает чулок и в конце у всех старость
в моём сердце всегда зацветёт уголок
где не будет жесток этот мир
и далёк
ближе стал потолок
если встать во весь рост
мы достанем до звёзд
и до этих вершин расстояние в аршин
измерялось
 если прыгнуть взлететь если кожей продрог
мне бы только почувствовать малость
тонких линий на влажной ладони и ток
через обертона полусогнутых ног
в параллельности перемешалось
то что было отдельно а стало одним
мне плевать что мы всё это не победим
шрам и так уже точно неизгладим
наизнанку и снова себя мы едим
позабыв про покорность и жалость
в твоих окнах весна потому что любовь
это то что обоим осталось
после смерти души кто здесь непогрешим
и без рифмы про кровь все подкожные вши
одиноки в глуши
на телесной тиши что держалась
на невидимой матрице маленьких слов
тех что каждый сказать был другому готов
для продления нежных и бархатных снов
истончалась
эта тонкая грань в полумраке герань
подоконника длань нас держала
разжигала зарю и гасила закат
знаю точно что  бедный наивный солдат
стерегущий твой сон про меня и про ад
в бессознательном хаосе
не виноват
яд из жала
достигает сердечных стихающих стен
чтобы замерло время замедлило тлен
я бежала
понимаешь здесь только глаза говорят
здесь три шага вперёд и два шага назад
в откровении крови не будет всё заново былью
мне суметь бы понять что могло оживлять
я сумею летать не просить и не ждать
что для этого вырасту крылья

Гроб на колёсиках

После ВУЗа Оля вышла замуж за Витю. А за кого ещё?
Иностранные языки помогали Оле в борьбе с врагами нашей родины.
Но неожиданно родины не стало.
Куратор Евгений сидел в обычном кабинете в стиле ДСП.
- Оля,  у нас программа обмена, мы отбираем людей с красным дипломом для поездки в европейскую школу...
"Вербовать будут",- подумала Оля.
Евгений, прочитав Олины мысли, сказал:
- Оля,  ты же понимаешь, железный занавес хоть и снят, но лицом в грязь ударить нельзя. Учить детей там надо будет на совесть. Учить, понимаешь? Ихних детей. Вот какая ответственность.
- И вам докладывать? - не убедилась Ольга
- Что докладывать, Оля?
- Ну запад...
- Оля, нет уже запада, нету. Шпионить ни за кем не нужно
"Буду работать под прикрытием", - подумала Ольга. Она видела один фильм про спецагентов. Очень опасно.
Но, поскольку в родном Курске врагов не было, и применять свои знания иностранных языков было не к кому, Оля подумала, что всё равно же, как же, не просто так же.
- Оля, поездка только для учителей. Родственников брать нельзя.
"Без Вити!..."- всколыхнулась было мысленно Оля, но сникла. Нельзя, значит нельзя. Не отказываться же теперь. Не просто так же.
И потекли дни.
Не просто так позвонили в среду. Оля сидела с мамой на кухне и перебирала гречку. Мама была максималисткой и решила перебрать сразу все 3 кг. Не просто так сказало голосом, в котором чувствовался хороший крем для бритья:
- Ольга, вы берите с собой тёплую одежду и обувь, у нас зимы, конечно, не как в России (такой нежный смешок, в котором чувствовался дорогой парфюм) , но бывает холодно.
Оля посмотрела на старые сапоги и надела парадные кроссовки, которые 5 лет назад мама купила у фарцовщика, они тогда ещё месяц после этого ели хлеб и капусту. "Сапоги с получки куплю, что мне их зима".
Провожали Олю все соседи и родня. Дядя Гриша лежал в подъезде и все решали: нести его домой или ждать, чтоб проспался. Оля целовала Витю. В нос, в уши, в глаза. Не плакала. Витя улыбался и гладил Олины волосы. "Ты у меня молодец, Олька!" "Я у него молодец..."- неуверенно думала Олька.
На вокзале западной столицы Оля подумала "Если бы я курил, то сейчас бы я закурил". Так где-то говорили, в каком-то фильме, кажется.
Запись 14 декабря:
"Они все улыбаются. Всё время улыбаются. Я не знаю, что делать"
На ужин были разные вещи. Иначе как "вещи" Оля не знала, как это назвать. Украдкой подошла со словарём к меню. Брок-коли, спар-жа, лаза-нья. Что из этого едят? Не смогла ничего выпить, потому что не поняла как работает кулер и автомат с чаем и кофе. Спросить постеснялась. Смотрела как делают другие, с третьего раза совладала с кнопками.
На общее собрание опоздала на 2 минуты. Вошла в зал под воцарившуюся мёртвую тишину и увидела обернувшиеся к ней лица. Они не улыбались. Первый раз за день.
Дети в школе-пансионе были от 13 до 15 лет. В целом, обычные дети, но иногда днём они запирались в комнатах и трахались. Громко трахались, Оля делала музыку погромче, ложилась на кровать и закрывала подушками уши.
Письмо от 16 декабря:
"Витенька, у меня всё прекрасно, чудесная погода..." - дальше Оля грызла ногти и мяла лист.
Оля хорошо знала свой предмет и детей любила. Но когда в столовой дети начали кидаться хлебом, она закричала. Что кричала не помнит, но завуч и социальный работник её вызвали на ковёр. Сказали, что голос повышать нельзя ни при каких обстоятельствах, даже если дети слишком шалят. "Слишком шалят?! Они ХЛЕБОМ кидались!" Улыбки, кивки, проводили к себе.
Оля садилась писать письмо, но начинала разглядывать подаренные блокнот и ручку, гладить лампу, рассматривать (в который раз уже) жалюзи, подходила и трогала палочку - влево - оп - открыты, вправо - оп - закрыты.
В день зарплаты Оле объяснили, как доехать до ближайшего торгового центра. Оля встала у дверей и не смогла зайти. Очнулась, когда поняла, что прогрызла дырку в рукаве свитера.
Письмо от 21 декабря
"Витенька, мне так жаль, что ты не видишь как тут красиво! Скоро тут будет праздник Рождество. Неважно, что он у них религиозный, просто так красиво украшены улицы и дома! Я куплю фотоаппарат и всё-всё сфотографирую!"
Вечерами учителя звали Олю на чай в учительской. На этих собраниях не обсуждался учебный план, не говорили про учеников, это были дружеские посиделки. И Оля ходила. Каким-то задним умом понимала, что не ходить на чай - это как не идти на маёвку, примерно. Все рассказывали о том, какие купили дома, на каком море отдыхали, и часто разговаривали о сексе. Оля молчала. Оживлялась только когда её просили рассказать про Россию. Вначале бурно рассказывала о России, как усвоила это из учебников и газет, в голове звучало "Не посрами, не ударь в грязь лицом", но слушая свой голос, начала понимать. Что-то Оля начала понимать, она ещё толком не знала, что именно, но это мучило её с каждым днём всё сильнее. Её это мучило в автобусах, в которых было чище, чем у них дома, её мучило это в общественных туалетах, трясло в магазинах, колошматило  каждым миллиметром блестящего, абсолютно ровного асфальта, на котором нельзя было разглядеть ни пылинки.
( Read more... )